Сейчас начинается пора Великого поста и подготовки к светлому празднику Пасхи у православных христиан. Уже написано много современных рекомендаций по подготовке к празднику и к посту. И, согласитесь, было бы интересно узнать, а как же в XIX веке наши предки готовили и отмечали этот праздник.
Для этого предлагаю вам обратить внимание на историю моего двоюродного прадеда Федора Михайловича Стриженова.
Свидетельства о православных традициях 150-летней давности для семьи Стриженовых являются драгоценными. Но, несомненно, они могут быть интересными и для широкого круга наших современников: то время безвозвратно ушло.
Фёдор Михайлович Стриженов был купцом первой гильдии и проживал в Москве со своей женой Матреной Федоровной, детьми, семьей и работниками его трудовой общины.
Стриженовы были плотниками-крестьянами, которые со временем стали московскими торговцами. Поэтому внутренний быт в семье Стриженовых сложился ещё в той деревне, откуда они пришли. Однако обычаи семьи постепенно видоизменились под влиянием купеческой Таганки и отчасти – благодаря культурному влиянию Москвы.
Семья Стриженовых ревностно придерживалась православия.
Масленица была многодневным народным и не церковным праздником, никто в последние 3-4 дня масленичной недели не работал за исключением служащих официальных учреждений и торговых заведений.
Вторая половина масленичной недели сопровождалась в Москве народными катаниями на лошадях. Было “поддевичье катание” – оно проходило в Поддевичьем (так назывался в то время района около Новодевичьего монастыря), на Девичьем поле – там, где теперь расположена Пироговская улица, клиники и сквер. Затем катание происходило вдоль Новинского бульвара (теперь улица Чайковского), так называемое “подновинское катание”. На эти катания приезжал цвет дворянской и купеческой среды.
Примерно с 12 часов дня со среды масленичной недели вдоль тротуаров с обеих сторон улиц: Большой Андроньевской, Малой Андроньевской, Вороньей (ныне Тулинской) и части Семёновской (теперь Таганской) медленно друг за другом, гуськом, двигались выезды купеческой Москвы, преимущественно из Замоскворечья, Таганки и Рогожской; медленность в движении объяснялась теснотой и желанием показать всем свою лошадь, сбрую и сани, так называемый «выезд», да и самого седока с женой. Седоки были одеты в праздничные шубы. Лошадью правил кучер, иногда и сам купец. Запряжка была в одиночку, редко парой или тройкой.
Как правило, в эту цепь собственных выездов не пускали наёмных извозчиков. За порядком наблюдала полиция, но и сами седоки соблюдали церемонию и чинность в этом старинном традиционном катании. На тротуарах стояли плотной шеренгой зрители, главным образом местные обыватели, обсуждали богатство выездов, стати лошадей, нередко отпуская колкие замечания о качестве сбруи, саней, а иногда и о сидящих в санях.
За спинами стоящих у тротуаров зрителей шло непрерывное движение нарядно одетых гуляющих, преимущественно молодёжи. Тут же оживленно шныряли свахи, организуя смотрины невест и женихов.
У Стриженовых на стропилах сарая, под крышей хранились для масленичных катаний специальные сани, обитые ковром, раскрашенные и убранные жестяными бляхами. Сани снимались с чердака, в них запрягали тройку лошадей и усаживали детей с кем-нибудь из старших. Тройка мчалась по улицам Москвы, заезжала на 1-2 круга в вереницу “рогожского катания” и снова мчалась, пока седоки от неподвижного сидения не коченели.
Помимо взаимных прощений внутри семьи, взаимные прощения выполнялись между служащими и хозяевами. Печальное настроение царило между всеми: ложились спать в этот вечер раньше обыкновенного.
На утро, в первый день Великого поста - Чистый понедельник - уже слышался медленный и, казалось, печальный церковный звон. С этого дня в церквях ежедневно в течение семи недель поста совершались усиленные великопостные богослужения. Каждый православный человек обязан был одну неделю говеть, т.е. более часто ходить в церковь, затем исповедоваться и причащаться.
Во время поста все надевали скромное будничное платье, а старушки и особо религиозные женщины одевались во всё чёрное.
В неделю говения ходили к 11 часам утра на богослужение, в 4 часа дня - к вечерне; более религиозные люди ещё ходили к утрене (утренняя служба в церкви в 5-6 утра). Эти богослужения состояли из продолжительного чтения с песнопениями и были достаточно утомительными. Однако в них слышались глубокие по смыслу изречения, главным образом – покаяния, неоднократно повторялась священником чудесная молитва: «Господи, Владыко моего живота». Священник читал эту молитву, стоя перед алтарём, а все присутствующие кланялись до земли.
В пятницу вечером говеющие шли к приходскому священнику на исповедь с незажжёнными свечами, стояли в очереди к нему, затем рассказывали ему о своих проступках и получали прощение; в субботу утром совершалось причащение. В этот день причащающихся поздравляли с «принятием святых тайн».
В предпоследнюю субботу Великого поста, в «вербную», ко всенощной в церковь отправлялись с пучком вербы, ранней весной покрывавшейся белыми пушистыми почками; к пучку верб молящиеся присоединяли зажжённую восковую свечу, и вся церковь блистала огнями, принимая праздничный торжественный вид.
В седьмую, Страстную неделю поста богослужения становились содержательными, интересными, понятными и вместе с тем поэтичными. Все эти богослужебные ритуалы сопровождались песнопениями и чтениями, полными чарующего печального настроения.
Наконец, наступал день Святой Пасхи, когда торжественность и содержательность богослужений достигала своего апогея. Ни один из праздников не оставлял таких ярких впечатлений, волнующих воспоминаний и красивых картин из прошлого, как праздник Пасхи и пасхальная неделя.
Ещё с середины Страстной недели всё в доме было полно забот и хлопот в приготовлении к празднику, так же как и перед Рождеством. В большей степени шла уборка. Из сундуков вновь вынимались праздничные ковры, посуда, одежда, костюмы и платья с расчётом на весенний сезон. На кухне кипела работа: между кухней, кладовой и погребом шло усиленное движение. Топилась печь, запекались окорока в тесте, выпекались куличи в металлических формах.
Во всех этих приготовлениях принимали самое деятельное участие все домашние кроме хозяина дома: у него было много предпраздничных забот в торговом деле, по хозяйству приходской церкви, да и по снабжению семьи всем, что требовалось к празднику.
Наступал вечер Великой субботы, предпраздничная суета затихала, все одевались, чтобы идти в церковь, разговоры шли вполголоса, у икон зажигались лампадки, на полу уже лежали праздничные ковры, всё было прибрано, блестело чистотой. Женщины надевали светлые платья, шуршали накрахмаленные юбки и шелестели шёлковые платья. Хозяин дома, Фёдор Михайлович Стриженов, надевал праздничный сюртук, белую сорочку и галстук. Его жена отдавала последние распоряжения кухарке и няньке по хозяйству. Наконец, вся семья выходила в 11 часов вечера из дома и направлялась в приходскую церковь.
Весенняя ночь была полна запахами прелой земли и свежей сырости, в небе блестели звёзды, под ногами хлюпала вода от тающего снега. По улицам медленно и молча двигались люди с завязанными в белые платки тарелками и подносами с пасхами и куличами: их несли в церковь для освящения, так как нельзя было завтра разговеться, не вкусив сначала освящённых пасхи, кулича и яиц. Во дворе приходской церкви уже заранее был сооружён временный каркасный барак, обтянутый полотном для размещения пасх и куличей на момент освящения. С воткнутыми в них горящими свечами, они ставились на полки, чтобы по окончании заутрени пасхи и куличи были бы освящены священником. Церковь и окружающий её двор были заполнены прихожанами к Светлой Заутрене.
По возвращении домой из церкви вся семья поочередно христосовалась с теми, кто оставался дома: с бабушками, тётушками, нянькой и кухаркой. Шли в залу, становились пред иконами, пели хором тропари Пасхи и садились разговляться за стол с весело шумящим, блистающим чистотой самоваром, с новой скатертью и с набором яств.
Сначала все должны были поесть освященных яиц, пасхи и кулича и только после этого ели горячие пироги, ветчину, колбасу и много других яств, ставших особо вкусными после семи недель их запрещения. Это разговенье среди ночи и яркого освещения казалось чем-то необычайным. Уставшие, расходились по своим комнатам спать, но не надолго.
Уже в 8-9 часов утра раздавались звонки и стуки в двери «славильщиков» – так же, как и в праздник Рождества; группы знакомых и незнакомых людей входили в первую комнату, пели пред иконами тропари Пасхи, поздравляли хозяев дома, получали «на праздник» и шумно уходили.
В церквях в течение пасхальной недели ежедневно по нескольку раз раздавался особый пасхальный трезвон. На улицах уже таяло, или, при поздней Пасхе, земля обсыхала, было тепло, сверкало солнце, всюду пестрели яркие цвета женских платьев, раздавался праздничный возбужденный говор, звуки гармоники. Обычно все учреждения и частные предприятия всю пасхальную неделю были закрыты, все слои Москвы беззаботно, а иногда и пьяно, гуляли и отдыхали.
Эту историю поведал нам Гетманов Виктор Григорьевич в своей книге «Судьба Московских купцов Стриженовых».
Для этого предлагаю вам обратить внимание на историю моего двоюродного прадеда Федора Михайловича Стриженова.
Свидетельства о православных традициях 150-летней давности для семьи Стриженовых являются драгоценными. Но, несомненно, они могут быть интересными и для широкого круга наших современников: то время безвозвратно ушло.
Фёдор Михайлович Стриженов был купцом первой гильдии и проживал в Москве со своей женой Матреной Федоровной, детьми, семьей и работниками его трудовой общины.
Стриженовы были плотниками-крестьянами, которые со временем стали московскими торговцами. Поэтому внутренний быт в семье Стриженовых сложился ещё в той деревне, откуда они пришли. Однако обычаи семьи постепенно видоизменились под влиянием купеческой Таганки и отчасти – благодаря культурному влиянию Москвы.
Семья Стриженовых ревностно придерживалась православия.
В феврале праздновали Масленицу: празднество продолжалось в течение недели, после которой наступал Великий пост. В этот период ежедневно, начиная со вторника, вместо обеда пеклись блины из лучшей пшеничной («конфетной») или гречневой муки. На кухне у русской печи стояла опарница с тестом; кухарка с раскрасневшимся от жара лицом из-за горящих поленьев в печке в течение 2-3 часов пекла блины на специальных тройных сковородках. На столе к поданным блинам ставилось растопленное коровье масло, сметана, творог, икра, семга, заливная рыба, копчушки, сардины и т.д. Середину стола занимала батарея вин. Блины были очень вкусны, и их ели в огромном количестве до боли в желудке. Блины пеклись в каждой московской семье, независимо от ее материального состояния.
Масленица была многодневным народным и не церковным праздником, никто в последние 3-4 дня масленичной недели не работал за исключением служащих официальных учреждений и торговых заведений.
Вторая половина масленичной недели сопровождалась в Москве народными катаниями на лошадях. Было “поддевичье катание” – оно проходило в Поддевичьем (так назывался в то время района около Новодевичьего монастыря), на Девичьем поле – там, где теперь расположена Пироговская улица, клиники и сквер. Затем катание происходило вдоль Новинского бульвара (теперь улица Чайковского), так называемое “подновинское катание”. На эти катания приезжал цвет дворянской и купеческой среды.
Особенно памятными были катания в Рогожской. Будучи старинным московским обычаем, они стали терять своё значение и многолюдность после 1905 г. и совсем прекратились в 1910-1914 гг. распоряжением полиции, считавшей, что катание нарушает нормальное движение по улицам. Этот мотив был ничтожным, так как улицы, где происходило “рогожское катание”, были малопроезжими, однако так прекратился старинный народный обычай.
Примерно с 12 часов дня со среды масленичной недели вдоль тротуаров с обеих сторон улиц: Большой Андроньевской, Малой Андроньевской, Вороньей (ныне Тулинской) и части Семёновской (теперь Таганской) медленно друг за другом, гуськом, двигались выезды купеческой Москвы, преимущественно из Замоскворечья, Таганки и Рогожской; медленность в движении объяснялась теснотой и желанием показать всем свою лошадь, сбрую и сани, так называемый «выезд», да и самого седока с женой. Седоки были одеты в праздничные шубы. Лошадью правил кучер, иногда и сам купец. Запряжка была в одиночку, редко парой или тройкой.
Как правило, в эту цепь собственных выездов не пускали наёмных извозчиков. За порядком наблюдала полиция, но и сами седоки соблюдали церемонию и чинность в этом старинном традиционном катании. На тротуарах стояли плотной шеренгой зрители, главным образом местные обыватели, обсуждали богатство выездов, стати лошадей, нередко отпуская колкие замечания о качестве сбруи, саней, а иногда и о сидящих в санях.
За спинами стоящих у тротуаров зрителей шло непрерывное движение нарядно одетых гуляющих, преимущественно молодёжи. Тут же оживленно шныряли свахи, организуя смотрины невест и женихов.
У Стриженовых на стропилах сарая, под крышей хранились для масленичных катаний специальные сани, обитые ковром, раскрашенные и убранные жестяными бляхами. Сани снимались с чердака, в них запрягали тройку лошадей и усаживали детей с кем-нибудь из старших. Тройка мчалась по улицам Москвы, заезжала на 1-2 круга в вереницу “рогожского катания” и снова мчалась, пока седоки от неподвижного сидения не коченели.
Последний воскресный день масленичной недели назывался Прощённым воскресеньем. К вечеру этого дня (до вечерни) заканчивались масленичный разгул и веселье, в церквях уже слышалось пение службы наступающего Великого поста, и шум праздника сменялся тишиной, шёпотом и воздыханиями о грехах. Вечером все младшие в семье приходили в комнату старших, просили у них прощения за нанесённые в году обиды, кланялись в ноги в знак смирения, говоря: «Простите Христа ради»; старший в ответ говорил: «Бог простит». Взаимно прощая друг другу, целовались. Такое взаимное прощение происходило между всеми, с обязательной инициативой со стороны младших.
Помимо взаимных прощений внутри семьи, взаимные прощения выполнялись между служащими и хозяевами. Печальное настроение царило между всеми: ложились спать в этот вечер раньше обыкновенного.
На утро, в первый день Великого поста - Чистый понедельник - уже слышался медленный и, казалось, печальный церковный звон. С этого дня в церквях ежедневно в течение семи недель поста совершались усиленные великопостные богослужения. Каждый православный человек обязан был одну неделю говеть, т.е. более часто ходить в церковь, затем исповедоваться и причащаться.
Во время поста все надевали скромное будничное платье, а старушки и особо религиозные женщины одевались во всё чёрное.
Театры и увеселительные заведения в Москве закрывались, музыка всех видов запрещалась.Ели исключительно постное, запрещалось всё скоромное: мясо, коровье масло, молочные продукты и на первую неделю – рыба. К обеду готовили щи грибные, кашу на воде с растительным маслом, драчену из картофеля. Чай пили с изюмом и с постным сахаром, т.е. с тем же сахаром, но сваренным с мукой. Рыбу ели только по воскресеньям.
В неделю говения ходили к 11 часам утра на богослужение, в 4 часа дня - к вечерне; более религиозные люди ещё ходили к утрене (утренняя служба в церкви в 5-6 утра). Эти богослужения состояли из продолжительного чтения с песнопениями и были достаточно утомительными. Однако в них слышались глубокие по смыслу изречения, главным образом – покаяния, неоднократно повторялась священником чудесная молитва: «Господи, Владыко моего живота». Священник читал эту молитву, стоя перед алтарём, а все присутствующие кланялись до земли.
В пятницу вечером говеющие шли к приходскому священнику на исповедь с незажжёнными свечами, стояли в очереди к нему, затем рассказывали ему о своих проступках и получали прощение; в субботу утром совершалось причащение. В этот день причащающихся поздравляли с «принятием святых тайн».
Великий пост совпадал с весной, когда снег таял, солнце ярко светило и грело воздух, день удлинялся, природа готовилась к обновлению. Душа томительно и неясно ожидала новых перемен и была полна смутных надежд. 9 марта был днём сорока Святых Севастейских мучеников – праздником в приходской церкви; по случаю поста он справлялся в церкви тихо и скромно, однако с участием архиерея и приглашенных певчих. В этот день в булочных продавали и в некоторых домах пекли из белой муки «жаворонков» в честь их весеннего прилёта.
В предпоследнюю субботу Великого поста, в «вербную», ко всенощной в церковь отправлялись с пучком вербы, ранней весной покрывавшейся белыми пушистыми почками; к пучку верб молящиеся присоединяли зажжённую восковую свечу, и вся церковь блистала огнями, принимая праздничный торжественный вид.
В седьмую, Страстную неделю поста богослужения становились содержательными, интересными, понятными и вместе с тем поэтичными. Все эти богослужебные ритуалы сопровождались песнопениями и чтениями, полными чарующего печального настроения.
Наконец, наступал день Святой Пасхи, когда торжественность и содержательность богослужений достигала своего апогея. Ни один из праздников не оставлял таких ярких впечатлений, волнующих воспоминаний и красивых картин из прошлого, как праздник Пасхи и пасхальная неделя.
Ещё с середины Страстной недели всё в доме было полно забот и хлопот в приготовлении к празднику, так же как и перед Рождеством. В большей степени шла уборка. Из сундуков вновь вынимались праздничные ковры, посуда, одежда, костюмы и платья с расчётом на весенний сезон. На кухне кипела работа: между кухней, кладовой и погребом шло усиленное движение. Топилась печь, запекались окорока в тесте, выпекались куличи в металлических формах.
Красились яйца в красный цвет, и готовилась вкусная сладкая творожная пасха: для этого творог протирался сквозь решето, к нему добавлялась сметана, сливочное масло, яйца, сахар, рубленый миндаль и изюм; вся эта масса тщательно сбивалась деревянной скалкой в глиняной банке объёмом в 2 ведра и выкладывалась в деревянные пирамидальные формы с вырезанными украшениями. Формы ставились на холод в чулан и нагружались камнями для отжатия из творога массы воды.
Во всех этих приготовлениях принимали самое деятельное участие все домашние кроме хозяина дома: у него было много предпраздничных забот в торговом деле, по хозяйству приходской церкви, да и по снабжению семьи всем, что требовалось к празднику.
Наступал вечер Великой субботы, предпраздничная суета затихала, все одевались, чтобы идти в церковь, разговоры шли вполголоса, у икон зажигались лампадки, на полу уже лежали праздничные ковры, всё было прибрано, блестело чистотой. Женщины надевали светлые платья, шуршали накрахмаленные юбки и шелестели шёлковые платья. Хозяин дома, Фёдор Михайлович Стриженов, надевал праздничный сюртук, белую сорочку и галстук. Его жена отдавала последние распоряжения кухарке и няньке по хозяйству. Наконец, вся семья выходила в 11 часов вечера из дома и направлялась в приходскую церковь.
Весенняя ночь была полна запахами прелой земли и свежей сырости, в небе блестели звёзды, под ногами хлюпала вода от тающего снега. По улицам медленно и молча двигались люди с завязанными в белые платки тарелками и подносами с пасхами и куличами: их несли в церковь для освящения, так как нельзя было завтра разговеться, не вкусив сначала освящённых пасхи, кулича и яиц. Во дворе приходской церкви уже заранее был сооружён временный каркасный барак, обтянутый полотном для размещения пасх и куличей на момент освящения. С воткнутыми в них горящими свечами, они ставились на полки, чтобы по окончании заутрени пасхи и куличи были бы освящены священником. Церковь и окружающий её двор были заполнены прихожанами к Светлой Заутрене.
Ровно в 12 часов ночи начиналась заутреня крестным ходом с хоругвями и иконами вокруг церкви. Обойдя церковь, священник останавливался пред закрытыми дверьми церкви, хор пел впервые «Христос воскресе», двери раскрывались, и все входили в ярко освещённую и празднично убранную церковь. Одновременно начинался звон больших колоколов по всей Москве, причём первый удар давался в Кремле на колокольне Ивана Великого. Этого первого сигнального удара в тишине пасхальной ночи напряжённо ожидали десятки тысяч москвичей, столпившихся у церквей. Гулкий, густой и всеобъемлющий звон всех церквей Москвы раздавался в тиши весенней пасхальной ночи.
По возвращении домой из церкви вся семья поочередно христосовалась с теми, кто оставался дома: с бабушками, тётушками, нянькой и кухаркой. Шли в залу, становились пред иконами, пели хором тропари Пасхи и садились разговляться за стол с весело шумящим, блистающим чистотой самоваром, с новой скатертью и с набором яств.
Сначала все должны были поесть освященных яиц, пасхи и кулича и только после этого ели горячие пироги, ветчину, колбасу и много других яств, ставших особо вкусными после семи недель их запрещения. Это разговенье среди ночи и яркого освещения казалось чем-то необычайным. Уставшие, расходились по своим комнатам спать, но не надолго.
Уже в 8-9 часов утра раздавались звонки и стуки в двери «славильщиков» – так же, как и в праздник Рождества; группы знакомых и незнакомых людей входили в первую комнату, пели пред иконами тропари Пасхи, поздравляли хозяев дома, получали «на праздник» и шумно уходили.
Ежедневно стол был богат разными яствами, чета Стриженовых по вечерам или уходили в гости, или сами принимали гостей.Вся пасхальная неделя была похожа на рождественскую: она проходила в праздничной и шумной суете. Может быть, это была реакция на будничную трудовую регулярную жизнь и отдых от её повторяемости.
В церквях в течение пасхальной недели ежедневно по нескольку раз раздавался особый пасхальный трезвон. На улицах уже таяло, или, при поздней Пасхе, земля обсыхала, было тепло, сверкало солнце, всюду пестрели яркие цвета женских платьев, раздавался праздничный возбужденный говор, звуки гармоники. Обычно все учреждения и частные предприятия всю пасхальную неделю были закрыты, все слои Москвы беззаботно, а иногда и пьяно, гуляли и отдыхали.
Эту историю поведал нам Гетманов Виктор Григорьевич в своей книге «Судьба Московских купцов Стриженовых».
